|
Вечная жизнь
Понятие "чуда" появилось за много тысячелетий до появления науки, и уже поэтому никакого определения чуда с точки зрения науки быть не может.
Самое древнее представление о чуде (кстати, вовсе не "определение" в современном смысле слова) есть "необычное". Обычно лягушки с неба не падают. Это определение очень точно определяет прикладное значение чуда для человека, который с ним столкнулся. Чудо как необычное есть нечто, что не согласуется с предыдущим опытом человека. Понятно, что отождествлять свой опыт с наукой, - ненаучно. Когда человек узнаёт, что лягушки с неба падают если не часто, то довольно регулярно - со смерчами - он не вычёркивает то, древнеегипетское лягушкопадание, из списка чудес. Человек подымает планку, которую надо преодолеть Богу, если Тот хочет что-то сообщить через чудо. Если излечение истерии из категории чудес переходит в категорию рядового врачебного действия, сфера чудесного не сужается, а подымается.
Человек, который отождествляет чудесное со сверхъестественным, плохо знает Бога, действующего и через естественное. Но учёный, который отождествляет естественное с "научным", забыл, что такое наука.
Человек начинает религиозный путь, усматривая чудо в лягушках, падающих с неба, и заканчивает религиозный путь, усматривая чудо в человеке, подымающемся на небо. Речь вовсе не о вознесении Христа. Когда Иисус исцелил слепого, это было чудо, а когда Иисус воскрес - это не чудо. Христианство начинается именно там, где человек верует, что воскресение Христово - естественно, а не сверхъестественно, ибо Богу естественно не умирать. Естественно ли умирать человеку? Наука скажет: "Не знаю", ибо наука не знает и не может знать, что такое "естество человека". "Естество" - понятие философское, а не научное. Учёный же может сказать: "Да, естественно", но учёный скажет не потому, что он учёный, а потому что он - человек, склонный принимать обычное за естественное. То есть, склонный ошибаться.
Чудо вознесения человека совершается не тогда, когда его отправляют на орбиту, а когда его обнимают, приковывая к земле. Любовь - вот главное чудо в самом строгом смысле слова. Любовь "противоречит научным данным", для которых есть лишь статистика браков и разводов, совокупность биохимических и психологических процессов и т.п. Тем не менее, философски подкованный учёный остережётся говорить, что любви не существует, даже если он её ни разу не испытывал. Чудо любви отрицает не наука, чудо любви отрицает цинизм. Вере и противостоит не наука, а цинизм - особенно в России, где цинизм правит и религией, и наукой.
В современной Церкви мало найдётся супружеских пар, которые реально прожили в целомудренной любви от начала, не разлучаясь. Современная Церковь поэтому преуспела в искусстве делать бывшее небывшим, признавать брак с атеистом не браком, развод - в ничто и т.п. На первое место выходит монашество - как будто бегство от брака что-либо доказывает о браке. Увы, в современной Церкви так же мало чуда любви, как и древней. Но есть и хорошая новость: отрицающий чудо Гинзбург живёт в чуде любви - первой, единственной и вечной - более шести десятков лет. Сам Гинзбург и есть главное чудо. И это лучшее доказательство того, что наука и чудо не отрицают друг друга.
*
ЧУДО – КРИК БОГА
Спросили меня: «Почему бы, например, вместо того чтобы ходить по воде или просто исцелять, Господь бы не объяснил и научил всех остальных как это делается??? Жаль что мы этого уже никогда не узнаем…».
Вопрос, как видим, риторический, от человека, не верующего в то, что Господь жив и вполне может ответить на этот лично. Напоминает вопрос, почему Иисус удрал на небо, а не остался на земле, вооружённый бессмертием и неуязвимостью, сеять разумное, доброе, вечное. Схожи и ответы. Роль интеллекта (и знаний, составляющих его пищу) в человеке сильно преувеличена сперва средневековым богословием, потом просветителями. Преувеличена невольно – когда все обязаны быть верующими (как в Средние века), то вера и понимается как интеллектуальное явление. Сердцу не прикажешь, а разуму – пожалуйста.
Не стоит преувеличивать и значение чудес. Чудеса обращаются не к разуму, а к сердцу. Разум и логика способны интерпретировать любое чудо как не чудо, это часть свободы человека, реализуемой через его понятийный аппарат. Сердце способно опознать чудо. Только вот, во-первых, сердце способно принять за чудо нечто нечудесное, а самое печальное – опознать чудо одно, а сотворить чудо совсем другое. Об этом рассказ про искушения в пустыне. Господь чаще отказывается творить чудеса, чем творит, и с каждым новым поколением всё больше отказов в чуде. Не потому, что люди становятся хуже – прямо наоборот.
Чудо этот крик Бога, и главное чудо – что Бог может перейти с крика на шёпот, что люди стали чутче к Богу. Да-да, современный человек, при всей условности этого понятия, сердцем добрее. К сожалению, именно под лозунгами христианства это часто бранят, называют сентиментальностью. Предпочитают по-прежнему размахивать чудесами, что уместно лишь перед достаточно озверевшими людьми (современники Иисуса были озверевшими – потому и распяли Его).
Тем не менее, людям ещё долго, мягко говоря, нужно добреть, чтобы их можно было сделать чудотворцами. Пока же чудотворцы есть, но каждое чудо они творят по особому, советски скажем, разрешению Создателя. Слишком опасное это дело – для чудотворцев, не для получателей чудес. Опасность не в том, что чудотворную силу человека (которая, безусловно, есть) могут использовать не по назначению, а в том, что именно использовав чудо по назначению, чудотворец покраснеет от удовольствия. А это адский пламень-то, на щёчках… Это второе бегство из рая… Так что чудо не стоит свеч.
*
Одни люди жаждут чуда, видя в нём нарушение закона, другие люди по той же причине отрицают закон. В рок-опере Веббера о Христе самая бойкая ария - это ария Каиафы, который требует от Иисуса чуда. Сталин точно попросил бы чуда. Сатана просил чуда. Те, кто преступил закон, хотят и Бога "повязать" нарушением закона. С характерным для европейца отвращением об этом писал Арнольд Тойнби: "Если Бог - всемогущий творец природы, а значит, и законов, которым подчиняются природные явления, тогда "чудо" было бы нарушением законов, установленных самим же Богом. Это мне представляется демонстрацией не Божественной силы, уже проявившей себя в "законах", а Божественного каприза, что заставило бы меня лишь меньше уважать Божественную силу" (Тойнби, Пережитое, 126). Не самодержец русский, который тем "законнее", чем более законов нарушит и чижиков съест, а король английский, который ни правил дорожного движения не нарушит, ни льна дымящегося не угасит.
Стоит заметить, однако, что идея "законов природы", тем более, идея чуда как нарушения этих законов - идея не Библии. Идея законов природы сформировалась в XVII веке. Идея основывалась на предыдущих концепциях - божественного провидения, эйдосов, форм - но она отличается от них, и резко. Формальное сходство с представлением о Боге как Законодателе есть, но содержание совершенно разное. Означает ли это, что чудо не есть нарушение законов природы? Любовь - нарушение законов природы? Танцы? Шманцы? Жизнь, в конце концов? Существование науки и учёных?
Виталий Гинзбург: "Чудом по определению называется то, что противоречит научным данным". А Виталием Гинзбургом называется то, что не Яков Кротов! Я люблю мир, в котором есть Виталий Гинзбург, но я сойду с ума в мире, где все, кроме меня - Виталий Гинзбург. Если чудо - то, что противоречит научным данным, то чудес многовато будет даже для ханжей. Ведь научные данные всегда - выжимка из мира, а не мир.
Не надо бояться произвола там, где нет суда. Чудеса Божии не нарушают законов, потому что действуют за пределами законов. Если кого-то очень беспокоит законнность, если кому-то очень важно, чтобы Царство Небесное было правовым государством, то этот кое-кто может предположить, что чудеса есть проявление каких-то иных законов природы, учёным ещё неизвестных. И на этом успокоиться. Но не лучше ли понять, что у природы нет никаких "законов", что разговоры о законах природы такая же антропоморфизация мира, как разговоры о бороде Бога. И этому обрадоваться. Полезно помнить, что тот же Тойнби, закрывая дверь перед Богом, открывал её смерти как избавительнице от налогов и прочих несправедливостей общества. Бог нехорош, потому что нарушает законы природы, люди нехороши, потому что нарушают законы общества, одна смерть хороша. Когда в мире остаётся один закон, мир исчезает.
Понятно, почему Тойнби, как и Уэллс, и Менделеев, верил в сверхчувственное восприятие. Против рожна Божия легче переть тому, кто прикладывается к фляжке с коньяком.
*
Вера в чудо вторична по отношению к вере в Бога, как само чудо вторично по отношению к Богу. Вообще, "верить в чудо" - странное для верующего выражение. Верующий верует в Бога, а чудо с ним просто случается, как случается зубная боль или выигрыш в лотерею. Было бы странно веровать в зубную боль, тем более в лотерею. Знание того, что где Бог, там и чудо, есть именно знание - самодостаточное как учебник, который лежит на столе и молчит. Когда же верующий только и делает, что говорит о чудесах, он похож на ученика, который читает учебнику однокласснику. Кто его просит?! Кто его будет слушать?! Никто. А если кто и послушает, будет лишь хуже, вместо одного ханжи появятся двое. Вера в чудо вытеснит веру в Бога и, что самое печальное, она вытеснит любовь к человеку. Вера в чудо именно как вера побуждает игнорировать зло и страдания, помнить лишь чудеса. Такой человек может пройти войну и помнить лишь то, что он выжил благодаря веренице чудес, но забыть, что погибли миллионы людей, погибли его дети и родители. Такая вера в чудо есть разновидность эгоизма.
*
Господь может всё. Именно поэтому так режет ухо, когда Его просят обо всём - чтобы мучающийся на смертном одре друг умер на пару дней попозже, а то сейчас дела и некогда к нему забежать... чтобы собачка выздоровела... чтобы квартира-мортира... Дали рычаг перевернуть землю, а мы этим рычагом грязь из-под ногтей выковыриваем. Однако, кто сказал, что крыша над головой, душевный покой и желание проститься с другом - грязь?
Господь всемогущ - и поэтому Он может творить мир, не вмешиваясь во все подробности, не раскрашивая крылышко у каждой бабочки, а позволяя и мутациям действовать, и даже попуская борьбу за существование. Всё это для всемогущего Творца слишком мелко. Но спокойствие души первоклассницы или пенсионерки, да хотя бы и госпожи министерши - вот это для Него важно настолько, что - снизойдёт. Об этом и сказал Господь Иову, показав ему величие природы: "Видишь, Я смог организовать всё это и пустить на самотёк - Я свободен от забот о граде и снеге, о бегемоте и океанах - а значит, Я целиком сосредоточен на тебе, и всё, что происходит с тобою, не случайно".
Случайность, из которой складываются закономерности - это механизм функционирования природы, но в человеческой жизни - Бог и в случайном, и в закономерном. Трудность в другом: понять, когда Он - в случайном, а когда - в закономерном, когда по воле Божией делается исключение и смерть приходит не тогда, когда должна бы прийти, а когда по воле Божией смерть приходит именно в ту минуту, когда должна прийти по расчётам врачей или по причине землетрясения.
Эта трудность, возможно, вообще непреодолима и понять волю Божию невозможно и не стоит пытаться, чтобы не впасть в ханжество, в розыск мелких "чудес", уводящий от чудес больших. Поэтому в истории Церкви количество "зарегистрированных", "отмеченных" чудес постоянно уменьшается. Поэтому в наши дни восторг перед чудом исцеления собачки кажется детским и никчемным - не потому, что этого чуда не произошло, а потому, что за деревом такой восторг не замечает леса. Жизнь одного человека и существование человечества - вот чудо, которое невозможно увидеть из-за его величия, но в котором можно участвовать. А лучше, конечно, быть участником чуда, чем наблюдателем или благоприобретателем.
*
Представление о чуде зависят от представлений о норме. Кому-то кажется чудом беспроводная мышь. Но кто видел в природе мышь с проводами? Поэтому с течением лет христианин видит в мире меньше эпизодически чудесного и больше постоянно чудесного. Само существование нормы - чудо.
*
Часто чудо определяют как "сверхъестественное" или проявление действия "сверхъестественных сил". Это возможно только, когда "естество", "натуру" понимают однозначно. Таков результат схоластики в худшем виде: она провела чёткое разделение между естественным и сверхъестественным, после чего этим разделением воспользовались учёные, оставив себе "естественное".
Но "естественное" перестаёт существовать, как только отрицают сверхъестественное, а именно это делает наука (и правильно делает, ибо она по определению должна игнорировать "сверх"). В результате этих интеллектуальных упражнений наука категорически не допускает существования чуда, определяя его просто как "то, чего не может быть". Так то, что нужно доказать, оказывается единственным доказательством. Чудес не бывает, потому что "чудо" есть небывающее.
Чудо есть "необъяснимое" - определение, которое обычно даётся верующими или, во всяком случае, не учёными. Однако, это не вполне верно. Чудо не всегда необъяснимо, а главное - чудо всегда понятно. Непонятное, то есть, не подающее человеку какого-то знака - не чудо, а так... "артефакт". Если икона плачет - это чудо (не всегда). Если икона вдруг начнёт показывать юмористическую программу телевидения - это не чудо, это бардак.
Ясное и объяснимое - разные слова и разные явления. Ясные глаза бывают и у диктаторов - показывают, что никто ничего объяснять не собирается. "Всё и так ясно". Но не понятно.
Разница между объяснением и пониманием та же, что между стоящим автомобилем и движущимся. Стоящий автомобиль никуда не едет. Он бесцелен. Из-за этого он, строго говоря, перестаёт быть автомобилем и становится "автоиммобилем". Зато стоящий на месте автомобиль абсолютно ясен, хорошо виден. Чем быстрее автомобиль едет, тем более размыты его очертания, но тем яснее, зачем он изготовлен и куда он едет.
"Необъяснимое" в устах неверующего обычно означает "беспричинное". Только "причина" при этом понимается опять как нечто противоположное "сверхъестественному". Причиной бурления воды должно быть её нагревание или попадание в неё газов, а не "схождение ангела". Однако, когда Иисус исцеляет паралитика около бассейна, где была чудотворная - закипавшая время от времени - вода, чудо - не в том, что вода закипала и кто-то в ней, случалось, выздоравливал (это бывает по сей день с разными источниками), а в том, что Иисус исцелил паралитика одним Своим словом. Причиной чуда была даже не сила Божия, а желание Иисуса открыть Себя, заодно вылечив человека. Это причинность, выходящая за рамки науки - во всяком случае, науки о природе. Человек выходит за рамки природы, смысл человеческой жизни и подавно.
Что уж говорить о наивных заверениях науки, что "необъяснимое" вот-вот будет "объяснено". Чем далее развивается наука, тем более "необъяснимого", ибо (используя древний образ), чем шире круг знания, тем длиннее граница, по которой он соприкасается с неведомым. Чудес, однако, от этого больше не становится.
Наивность учёных печальна, но она есть, увы, отражение наивности многих верующих. В России особенно, но и во всём мире религия ассоциируется прежде всего с чудесами. Наука производит чудеса техники, религия производит чудеса веры. Чем больше чудес, тем больше веры и религии.
Такой взгляд на чудо вытряхивает из чуда Бога. Чудо перестаёт быть сообщением от Бога человеку. То, что ценно и прекрасно как личное письмо, становится омерзительной дешёвкой, если становится предметом публичного хвастовства.
Чудо не продукт, чудо - письмо. Наука же не производит писем, хотя учёные письма, бывает, пишут. Бог сотворил человека, а чудеса - всего лишь письма этому человеку. Поэтому Златоуст писал, что чудеса кончились. Он имел в виду те чудеса, которых так много в Евангелии: чудеса - письма о божественности Иисуса.
Такие чудеса, чудеса-письма, приводили к вере, но, если вера есть, они уже не нужны. Бог иначе начинает общаться с человеком: во-первых, телеграммами - чудесами маленькими, незаметными для посторонних, вполне объяснимыми научно и этим так же отличающимися от чудес-писем, как открытка от письма. Всякий может прочесть открытку, но только адресат поймёт её смысл. Пошёл дождь. Но для кого-то это просто "пошёл дождь", а для одного верующего - это Бог удерживает дождём от развода, а другого этим же дождём Бог подталкивает жениться, наконец. А во-вторых и главных - Бог просто, напрямую говорит с человеком Духом. И это - главное чудо.
Часто под чудом даже верующие люди подразумевают совпадение, но чудо - противоположно совпадению. Совпадений в мире много, они делают жизнь ужасно неудобной. Совпадения часто принимают за чудеса (когда они идут на пользу). Но чудо это как раз не совпадение, когда причина со следствием никак не связана или, точнее, когда причина связана совсем с другим происшествием, а интересующее меня происшествие вызвано пока ещё неизвестной мне причиной.
Чудо есть установление железной связи между причиной и следствием, только связь эта не из привычных и не из автоматически повторяемых. Механическое чудо (исцеление любого и всегда от какого-нибудь предмета) было бы не чудом, а чем-то прямо противоположным. Нет чуда в том, что аспирин понижает температуру. Чудо - что доброе слово иногда успокаивает ближнего (не всегда!).
«Мир — система. Чудо — устранение ошибки в системе» (Нечаев, 2004, 377). Наука изучает мир как подсистему, а система ей недоступна - не из-за дефектов науки, а из-за дефектов людей, которые занимаются наукой. Чтобы чудо было замечено, уже должно произойти чудо - в душе. Миллионы ангелов останавливали миллиона ослов под миллионами Валаамов, но только один Валаам понял, что происходит чудо. Другие националисты и милитаристы просто пересаживались на другой вид транспорта, ангелами неостановимый. Они активно хотели не видеть чуда миролюбия, чуда выхода из национализма.
*
В чудо верить можно и нужно, но нельзя верить верующему в чудеса, тому, кто более
верит в чудо, чем в Бога. Вера есть чудо сама по себе, вера как открытие Бога,
открытие Духа, открытие человека как любовника Божества. Любые чудеса - лишь сыпь
на лике Божием, они помогают этот невидимый Лик увидеть, но они отвлекают внимание
от Любимого. Люди, которые стесняются говорить о Боге, возмещают это бесстыдными
рассказами о чудесах, не задумываясь над тем, к славе Божией эти рассказы или
нет. Мы не научились отличать чудо от рассказа о чуде. Мы мало молимся о чудесах,
потому что много треплемся о них. Чудо должно указывать на Бога, но даже истинное
чудо нецеломудренный, агрессивный рассказ превращает в скособоченный указатель,
показывающий не на Бога, а на себя - на свою любимую конфессию, на свою любимую
маленькую правду о "каноничности", о культуре и т.п.
Человек, с которым произошло чудо, редко рассказывает о нём. О чуде обычно
рассказывает тот, кто жаждет чуда, но кому чуда не даётся - чтобы не баловал.
Не даётся истинного чуда, но не отбирается способность выдумывать чудеса, пересказывать
басни о чудесах, сердиться на тех, кто не разделяет эти басни. Верующий в чудеса
склонен отождествлять Бога с чудом, а не с любовью. Любое сомнение в чуде чудопоклонник
объявляет "кризисом веры".
*
В Неаполе успешно закипела "кровь святого Януария", - чудо, впервые зафиксированное в 1389 году.
Итальянка профессор Маргарита Хак заявила, что в чуде нет ничего странного - в колбе-де находится водосодержащий
оксид железа FeO (OH). И опять наука согласна с богословием, ибо богословие не может не относиться с подозрением
к чуду, которое происходит регулярно, а особенно к чуду, в зависимость от которого ставят удачу или неудачу.
Почитание же "закипания" идёт не от готовности жить по Евангелию и погибнуть из-за этого, а от страха
помереть в результате эпидемии или катастрофы (в 1527 г., когда "кровь" не закипела, случилась чума,
а в 1980 году - землетрясение).
*
Бывают чудеса маленькие, не бывает чудес ничтожных. Бог может удовлетворить
и самую маленькую реальную нужду человека, но не заметит даже самой большой прихоти
и фантазии. Фантазии, однако, осуществляются и без Божией помощи. Это не беда.
Беда, когда решают, что не случай или труд помог прихоти осуществиться, а Творец
мира. А такое бывает, и часто даже верующий почитает себя обязанным во всем видеть
волю Божию. Но когда случай возвышают до Бога, тогда Бога низводят до случая.
Когда благодарят Бога за то, что произошло по установленным Богом законам, рискуют
не заметить, когда в жизнь вмешивается не Закон, а Законодатель. Кто считает чудом
любой фонтан в парке, не поймет уникальности воды, которая течет по мановению
Моисея.
Первый долг верующего - быть скептиком. Кто верит во все подряд, тот не верует
ни во что. К сожалению, христианство слишком долго - с пятого, пожалуй, столетия
и по наше время - во всяком случае, в России - подрывало веру в чудеса верой в
чудесность. Ярким примером является вера в чудо схождения "благодатного огня"
в Иерусалима: якобы огонь этот сходит только на Пасху, только в потаённом, скрытом
от людских глаз месте, и огонь сходит лишь к "настоящим" православным
- к грекам, не к армянам или к итальянцам.
В этом чуде смущается прежде всего, что оно происходит невидимо. Настоящее
чудо не боится света солнца. Смущает, что оно крепко привязано к месту, якобы
освященному особым образом как место упокоения Христа - но нет никаких доказательств
того, что в IV столетии это место определили правильно, и есть основания (в Евангелии)
предполагать, что с определением места ошибились. А главное: странно на чуде основывать
веру в истинность исключительно своей церковной группки...
Даже если чудо схождения огня подлинное, оно само по себе не свидетельствует
ровным счетом ни о чем. Это мы придаем ему смысл доказательства чьей-то правоты.
Но использовать чудо для доказательства своей правоты есть насилие и неуважение
к Богу. Этим часто грешило средневековое христианство. Но в Евангелии мы этого
не найдем: там чудеса - не доказательства, а лишь знамения, и Господь отказывается
творить чудеса, когда есть вероятность, что они будут восприняты как доказательства,
насилующие волю человека.
Вслед за великим католиком Монтенем заметим, что люди, основывающие свою веру
на чуде, повинны в двойной бухгалтерии, ибо они, прежде всего, не замечают случаи,
когда чудо не происходит - хотя должно бы, во-вторых, они не замечают случаи,
когда чудо происходит у людей иной веры. Русский православный, который воспринимает
как чудо то, что мальчик сломал ногу, которой пнул священника ("Бог поругаем
не бывает"), почему-то забывает, что множество раз люди совершенно безнаказанно
пинали священников, расстреливали их, сжигали иконы, надругались над Причастием.
Во всяком случае, внешне их жизнь проживалась вполне благополучно, благополучнее,
чем жизнь верующих. Надо выбирать: либо о Боге свидетельствует чудо, вносящее
в нашу жизнь благополучие, либо о Боге свидетельствует отсутствие чуда и продолжение
страдания. Крест Христов - напоминание о том, что второе вернее.
* * *
Чудо можно воспринимать как победу «над слепыми, смертоносными силами мира», когда Бог «укрощает бурю, идёт по водам» и т.п. (Семенова, 1994. С. 42). Полезно помнить, однако, что антропоморфизм плох всегда – и когда Бога сравнивают с человеком, и когда с человеком сравнивают природу. Смерть входит в мир только через человека. Природа не убивает, убивает грех. У бури нет глаз, урагану не даны руки. Хождение по водам – не попирание воды, которая совершенно не заслуживает ни обожествления, но топтания. Иисус не по воде идёт – Он идёт по человеческому неверию. Он не бурю укрощает – Он страх человеческий укрощает. Он исцеляет слепоту не мира, а человека.
*
Бывают бесноватые и исцелённые, миро точится иногда и стигматы случаются, в нужный момент происходит невероятное совпадение и в нужном месте иногда не оказывается ни одного ненужного человека. Всё это очень хорошо, только очень плохо, если всем этим и ограничивается религиозная жизнь. А так бывает, особенно там, где человек потерялся в толпе или, напротив, забыл про окружающих. Толпа, которая кликушествует при более чем сомнительном (не физически, тут фальшь несомненна, а духовно) "сошествии багодатного огня" в Иерусалиме, состоит из людей, которые либо вообще не веруют ни во что, кроме превосходства своего племени над другими, либо веруют в Бога как в старого дядьку, это племя опекающего. Однако, законченный эгоист, который коллекционирует чудеса и святыни не для спасения Руси, Франси или черемисы, а для своего личного удовольствия, ничуть не лучше. Из-за чудес (хотя бы и настоящих) он забыл о том, что не нуждается в чудесах. Это своеобразная "болезнь эксперта" на религиозной почве. Человек начинает видеть одни исцеления, не желая и не умея общаться со здоровыми, а не больными. Иисус исцелял, но исцелённых в апостолы не принимал. Человек, который начнёт коллекционировать старинную бронзу, будет скучать в обычном хозяйственном магазине. Между тем, если сравнивать людей с вещами, то человек удивителен именно тем, что удивительного внём нет, а образ Божий всё-таки есть. Чудо исцеления заслоняет собой чудо творения - в глазах человеческих, во всяком случае. В глазах Божиих исцеление - чудо лишь потому, что возвращает человека к норме, и если Бог видит норму, Он радуется ей больше, чем чудотворной иконе, как радуются достигнутой цели больше, чем средству.
*
Иисус часто просит исцелённых не рассказывать о чудесах. Вполне неверующий Курт Воннегут любил вспоминать своего дядю, который часто произносил: "Чудесно!", глядя вокруг. Вокруг обычно бывала вечеринка, просто хорошая погода, хорошее общество. Вот об этих чудесах - о чуде повседневного бытия - надо рассказывать. Не окружающим, самому себе. "Слава Богу за всё!" есть, вопреки мнению многих, слава Богу не за зло, страдания и болезни, а за то, что зло, страдания и болезни всего лишь морщинки на жизни. Если любим жизнь - не замечаем её морщинок. Иоанн Златоуст, прославившийся этой фразой, явно не имел в виду: "Слава Богу, что меня свергли, опозорили, сослали". Он, скорее, имел в виду: "Слава Богу за всё, что сейчас происходит: я умираю не на кресте, в очаровательной Абхазии, погода недурная, птицы поют, ветер мягкий...". Добро - всё, зло - ничто.
Легко заявить, что история Церкви есть история святости и святых, но легко и увидеть, что история святых есть всего лишь история святых, что сумма житий, пусть даже расположенных в хронологическом порядке, не дает ничего качественного нового, представляет из себя лишь перетасованные четьи-минеи, что история Церкви есть история проникновения Святости Божией в свободу не отдельного, изолированного человека, а человечества в целом.
Сложнее объяснить, почему история Церкви не есть история только чудес. Для очень многих христиан в истории Церкви только чудеса интересны, они словно выколупывают из истории исцеления, явления икон, необычные душевные перевороты и обращения. Все остальное отбрасывается как ничтожное. Эти люди оказываются в очень печальном отношении к настоящему и недавнему прошлому, потому что с течением веков — отсчитывая от Евангелия — количество явных чудес в истории постоянно уменьшается, а значение несомненных, верно засвидетельствованных чудес умаляется. Что Божия Матерь спасла москвичей от нашествия Тамерлана волновало всех, а рассказы о подобных же чудесах в двадцатом веке неинтересны даже большинству христиан. Стигматы и истечения мира становятся все менее интересны даже для самой Церкви.
Разрешить эту загадку можно просто, объявив Церковью лишь тех христиан, которые придают стигматам или мироточивым иконам первостепенное, провиденциальное значение. Спорить с таким объявлением бессмысленно, оно само по себе есть не противник в споре, а лишь феномен церковной истории, подлежащий не оспориванию, а осмыслению.
Возможно, однако, и настоящее, не столько разрушительное для Церкви решение загадки. Предложил его Владимир Соловьев: "Если бы человечество своей деятельностью покрывало Божество ... тогда действительно Бога не было бы видно за людьми; но теперь этого нет, мы не покрываем Бога, и потому Божественное действие (благодать) выглядывает из-за нашей действительности и притом тем в более чуждых (чудесных) формах, чем менее мы сами соответствуем своему Богу” (Письма, т. 2, с. 17). Проще говоря, в раю чудес нет. Чудо есть блестка света в кромешной тьме. Раз чудес в истории все меньше, значит, мрака в ней все меньше.
Человечество, вопреки теории прогресса, вовсе не улучшается, но оно приближается к источнику света — или источник света приближается к человечеству. За две тысячи лет, прошедших со Христа, мы стали более “соответствовать своему Богу”, и уже нет нужды исцелять паралитика, чтобы обличать фарисейство — оно, конечно, не умерло, но потеряло всякий нравственный авторитет и само себя даже не пытается защитить. Чудеса совершаются и такие же, что в евангельскую эпоху, и в средневековую — чудеса для личности, для общины. Но главные чудеса ныне совершаются совершенно иначе, они заметны лишь при взгляде на историю в целом, их не так-то просто “поймать за хвост” и показать, торжествуя, миру, и ни один медик справку на нынешние чудеса не выпишет. На личном уровне мы научились лучше “покрывать Бога” (о, конечно, пределов совершенствованию в этом отношении нет). Но главное расхождение между человечеством Богом осталось — это расхождение именно человечества, а не отдельной семьи, страны, государства. И главное чудо есть то, что именно человечество в целом остается живо, хотя вновь и вновь пытается убить себя, истребить, задохнуться, и не только остается живо, но и воля Божия исцеляет человечество, дает ему силу, не ставя никаких условий о ее использовании.
О ВРЕДЕ ЧУДЕС
Чудеса бывают опасны, потому что чудеса бывают. Если бы чудес не было, они были бы опасны не более маpсиан. Чудеса бывают вpедны, потому что чудеса полезны. Так лекаpства бывают вpедны, потому что лекаpства тоpмошат тело. Чудеса тоpмошат душу, они могут откpыть ей миp невидимого, могут пpивести ее к Богу, побудить к молитве, возвести на Синай.
Лекаpства, однако, нужны только больному человеку, только по назначению вpача и только в стpого опpеделенных количествах. Если пить валидол как воду, человеку станет не лучше, а хуже. Рискованно читать pассказы об исцелениях, явлениях Богоpодицы, миpоточивых мощах хотя бы в таком же количестве, в каком человек читает Евангелие, а ведь бывали целые эпохи, когда pассказы о чудесах читали вместо Евангелия. Если меpять благодатность той или иной Цеpкви тем, как хpанится освященная ее пастыpями вода, тем, сходит ли в пасхальную ночь огонь на свечи ее епископов, то все ставится с ног на голову: не Цеpковь свидетельствует об истинности чудесах, а чудеса свидетельствуют об истинности Цеpкви.
Если здоpовый мужик тpатит на паломничество больше сил, чем на благотвоpительность, больше интеpесуется замоpскими святынями, чем святыней в ближнем, котоpый пихает его в автобусе, то в Цаpство Божие такой человек войдет только чудом и только чудом там останется. Ибо что ему Цаpство Божие, в котоpом уже не будет pазличия «естественного» и «свеpхъестественного», не будет волнующего шепотка, а только ликующая песнь, не будет исцелений, ибо не будет больных.
Чудеса - отличные сени, но сквеpная комната. Чеpез чудо хоpошо входить в Цеpковь (хотя если человек упеpся, чудесное только укpепит его упеpтость), но жить в Цеpкви означает постепенно отказаться от чудесного. Hужно отказаться от жажды чудесного, нужно учиться смиpенно пpинимать повседневность, любить без ангельского шуpшания по углам. Hужно научиться видеть чудесное во всем, видеть свеpхъестественность в естественном. Духовная жизнь начинается с бpюзжания о естественном, пpоходит чеpез востоpг пеpед свеpхъестественным и заканчивается златоустовым: «Слава Богу за все!»
Уже полтоpы тысячи лет назад Учителя Цеpкви, пpоповедуя Евангелие, вынуждены были объяснять, почему чудес стало меньше, а уж в наши дни такие объяснения еще нужнее. Объяснение пpостое: чудеса лишь указывают на Хpиста, и всякому вpемени свои указатели. Чтобы познакомить человечество со Хpистом, чтобы сделать хpистианство неотъемлемой частью человеческого гоpизонта, чудеса были нужны. Чтобы человечество пpеобpажалось, училось pасти в святости, училось деятельной любви и самоотpечению, нужны не чудеса, а пpямое общение человека и Бога (котоpое, впpочем, само по себе есть главное чудо). Чудо всегда - подсказка, и человечество уже в том классе, где подсказки скоpее вpедны, чем полезны.
Совpеменный миp часто упpекают в позитивизме, pационализме, отpицании свеpхъестественного вообще и чудес в частности. Hо совpеменный миp не столько отpицает чудеса, сколько не желает pуководствоваться чудесами в своей жизни. Люди не менее, чем в Сpедние века, веpят в свеpхъестественное: телепатию и астpологию, инопланетян и невидимых духов. Один и тот же человек все свободное от pаботы вpемя посвящает изучению телепатии, но на pаботе он словно забывает пpо ее существование. Если он увеpует в чудесное видение Богоpодицы в Межигоpье или в миpоточивые мощи виленских мучеников, он посвятит себя хождению по мощам и гоpам, но в пpофессиональной, да, увы, и в личной жизни он останется пpежним человеком. Поэтому пpоблема не в том, как сообщить нашему совpеменнику веpу в хpистианские чудеса, а в том, как сделать сообщающимися сосудами pазличные отсеки нашего сознания. Веpа в чудеса, к сожалению, слишком часто углубляют одиночество человека в миpе, мешает пpоповеди Евангелия, пеpеводит Хpиста в одну компанию со снежным человеком и моpским змеем, а хpистиан - в число поглощенных своим хобби аутистов.
Чудеса - кpест иеpаpхии. Апостол Петp твоpил чудеса, и в миpе, где чудес было много, где цену их не пpеувеличивали и не пpиуменьшали, эти чудеса кому-то помогали подойти к Цеpкви, кому-то укpепиться в ней. Сегодняшние пpеемники апостолов благословляют хpистиан на паломничество к чудотвоpным иконам и источникам, пpиветливо кивают, когда им pассказывают об исцелениях и видениях, особенно благословляют тех, кто всем этим интеpесуется, чувствуется, что это особое внимание не к здоpовым, а к больным. Раньше веpующие в чудеса особенно пеклись о дpугих, ныне они сами нуждаются в особом попечении и снисхождении (на польском умственно неполноценных детей так и называют «детьми, нуждающимися в особом уходе»).
Hевозможно сказать чудопоклонникам, чтобы они пеpестали, умеpили свой пыл, побольше думали о том, что на одного человека, пpивлеченного к Цеpкви pассказами о чудесах, пpиходится миллион, бpезгующих Цеpковью из-за ее склонности к чудесам, считающих, что Цеpковь пpосто и не умеет жить без чудес. Остается жалеть тех, кто все стpоит на пpотивостоянии чудесного и обычного, кто чудеса пpевpащает в аpгументы, жалеть, не pазувеpять (но и не поощpять), но и защищать от их энтузиазма тех, кто живет в миpе, где чудесного слишком много, чтобы о нем говоpить.
*
Чудо сверхъестественно не тем, что нарушает "законы природы" - обычно имеют в виду законы физики. Эти законы чистая условность. Чудо сверхъестественно тем, что нарушает закон свободы. Чудо ограничивает свободу человека. Исцелённый слепой, воскрешённый мертвец, накормленный голодный, просто человек, который убедился, что Бог не просто существует, но и действует, действует именно ради него, уже не свободен, как прежде, в своём отношении к Богу. Он получил доказательство.
К счастью, чудес - таких, которые доказательны для самого человека - становится всё меньше по мере того, как люди становятся человечнее, серьёзнее в своём существовании. Уже Иоанн Златоуст объяснял, почему чудес, подобных евангельским, более нет. Впрочем, прошло полтора тысячелетия, а всё ещё есть охотники за чудеса. К счастью, чудеса от них убегают. Впрочем, как и подобает охотникам, любители чудес обходятся и без чудес. Они удовлетворяются возможностью рассказывать о чудесах, свято веруя в свои рассказы. Чудес же, которые были бы доказательством для двух или трёх, не существует, к счастью же, по определению.
Грех отменяет свободу иначе и серьёзнее. Кто грешит, попадает в квадрат несвободы.
Во-первых, зло и грех как таковые есть отказ от свободы, их логика - логика манипуляции, мести, обиды, самолюбия - есть логика человека, который возомнила себя рабом и обиделся. Во-первых, не раб, во-вторых, даже если и раб, то Божий, так что тут не обижаться - радоваться надо.
Во-вторых, Бог всё равно оборачивает зло к добру. Сатана лишь претендует на это - мол, без тьмы света не будет. Но это враньё - сатана хочет вовсе не света, а углубления мрака, и добивается своего. Однако, Бог всё равно глубже и свет начинает сиять из пропасти. Это имеет в виду Библия, когда говорит, что Бог "ожесточил сердце фараона" - как будто там было, чему ожесточаться! "Начальствующий носит меч не напрасно" - меч заменяет ему сердце... Мы угнетаем людей, болезнь угнетает, но Бог всё-таки выводит к свету, причём нам кажется, что без болезни не было бы этого исхода. Был бы, но уж мы захотели вот так. Мы, не Бог!
Грешник исполняет волю Божию. Вопреки своей воле, но исполняет. Не к своей выгоде, к чужой - но исполняет. Кающийся же человек, с которым совершается чудо прощения, уже свободен и не исполняет воли Божией, а вступает в Царство Божие, где нет "исполнения". Нет партитуры, инструментов, а есть - воздух, простор. Легко предсказать, что будет с грешником - он будет грешить, а Бог будет исправлять это и заставлять грешника исполнять всё-таки Свою волю. Но что будет с праведником, что святой сделает - непредсказуемо. Эта непредсказуемость и есть блаженство, открытость вечности, её жизненность. Это не свобода выбора между тем, что уже создано, это - свобода творить с Богом.
*
Есть Евангелие Вечности. Текст, превращённый в вечность. Чудо большее, чем превращение воды в вино, ведь вода сама по себе чудо среди жидкостей, а тексты Евангелия – обычные для своего времени и своей культуры. Обычное человеческое, ставшее обычным Божиим. В любое мгновение можно утолить жажду и отложить книгу Христа. Словно атлас звёзд – сориентировался, уловил направление и – лети! Полная свобода, в отличие от зависимости, которая образуется от чтения всех прочих текстов – и чем хуже текст, чем дальше от вечности, тем сильнее зависимость. Так от напичканных всякой дрянью газированных напитков зависимость сильнее, чем от коньяка.
Евангелия Вечности недостаточно для спасения, потому что спасение – полёт, а не улёт. Бог превращает текст в Вечность, человеческая слабость и гордость превращает вечность в текст – в дубинку, идола. Поэтому Евангелие Вечности дополнено Евангелием Повседневности. «Кто прожил один день, может писать о нём вечность». Каждый день наполнен миром. Одушевлённый и неодушевлённый, «мёртвый» и «живой», этот мир подсказывает, рассказывает, исцеляет, развлекает, восхищает то на седьмое небо, то в подземное царство, – только успевай, только не зевай, только не забывай сказать «спасибо», иначе Евангелие Повседневности так же исчезнет из жизни, как исчезает Евангелие Вечности из Библии на столе инквизитора.
КАКИЕ ЧУДЕСА НАМ НУЖНЫ
Иисуса на заре истории Церкви часто сравнивали с Моисеем (и эти сравнения, пусть и в сугубо риторическом уже виде, сохранились в церковной литературе). Если не считать того, что оба - проводники свободы. Не полупроводники свободы и не проводники полусвободы, а именно вот так - проводники свободы. Так что даже если бы распятие не совпало с Пасхой, всё равно бы сравнивали.
Тем не менее, различий в подробностях больше, чем сходства в целом. Самое большое - чудеса. Те, кто передавал историю Исхода, наслаждался перечислением проклятий, казней, смертей, которые постигли угнетателей (правда, фараон уцелел, но зато сколько младенчиков сгинули!). Справедливость восторжествовала! И ещё восторжествует!
А в истории Иисуса чудес есть, но с чего даже верующий человек будет восторгаться выздоровлением 1 (прописью: одного) прокажённого, да и поднятием из мёртвых Лазаря. Лазарь поднялся, да и опустился, и в любом случае - это воскрешение Лазаря, а не меня. Вода в кровь - это круто, а вино в кровь - жалко. Ну, умножение хлебов - тут нет сюжета, драмы, уже давно все эти умноженные хлеба вышли афедроном, а вот весь Египет остался без хлеба - это и спустя три тысячи лет впечатляет, потому что может повториться и не с египтянами...
Дорога к свободе одна, но как же она извилиста... как штопор Ариадны. Потому что Бог изгнал нас из рая, но за можай мы сами себя загнали. Архангел Михаил на пороге рая с огненным мечом, сатана в преисподней рулит, и никто из них не отвечает за освенцимы, гулаги и тухлые пирожки, проданные с надеждой, что пронесёт. И ведь проносит и продавца, и покупателя, но совершенно в противоположных смыслах! И если справедливость - это для недобросовестных продавцов, то что делать-то с недобросовестными покупателями в супермаркете жизни? Нюхать-то было нужно... Если по совести-то - нюхали, да на тухлятинку и потянуло... Вот тут и появляется Иисус вместо Моисея и десять заповедей блаженства вместо десяти казней египетских... Ну их, эти чудеса с цокотухами и царь-лягушками... Нам нужны такие чудеса, чтобы глазки глядели не на несчастья египетские, а на счастье Божие, чтоб смеялся роток и нос твёрдо шествовал к ароматам Рая, таща нас за собою.
|
